Сиденье было неудобным – или Миклош просто уже отсидел себе на нем все, что можно. Нахттотер недовольно смотрел в окно, преодолевая желание поерзать, чтобы принять более удобное положение: опыт последних часов пути подсказывал, что более удобного положения он не отыщет. В окне тоже не наблюдалось ничего интересного, что и неудивительно: в послевоенных пейзажах господин Бальза вообще не наблюдал ничего живописного – в отличие от военных. Нынешние поля боя, по правде сказать, стали слишком опасны даже для кровных братьев, а потому оценивать их красоту хотелось гораздо меньше – зато он по-прежнему мог оценить людей, через них прошедших.
Нахттотер любил войны: они стряхивали с людей пыль, обнажали их лучшие и худшие качества, попутно прорежали человеческие толпы, ненадолго приостанавливая надвигающуюся на мир проблему перенаселения. И, конечно, предоставляли Миклошу лучший материал – лучший за редким исключением. К тому же из новообращенного, уже впитавшего армейские правила, гораздо проще воспитать тхорнисха – случалось, конечно, всякое, но это всего лишь исключения из правил. Нет, что ни говори, а Бальза любил войны – но еще больше он любил, когда у него над головой ничего не разрывалось и не грозило погрести его под обломками, поэтому Миклош предпочел на время перебраться в место, где было поспокойнее, пока все не разрешится. Потом его возвращение слегка затянулось: Бальза завернул в поисках подходящего материала для обращения и в конце концов вернулся в Столицу только с окончанием войны – впрочем, он не сомневался, что никто из блаутзаугеров, живущих в Столице, не переживал из-за его отсутствия и будет скорее разочарован, увидев, что нахттотер вернулся.
Автомобиль издал какой-то мерзкий хлопающий звук, из-за которого у господина Бальзы что-то мерзко зашевелилось в районе желудка, потому что он тут же представил, как они останавливаются здесь и так и остаются здесь, пока не встанет солнце. И в этот момент автомобиль остановился. С тихим рыком Миклош выбрался из машины, чтобы размять ноги.
– И какой умник подсунул мне это недоразумение? «Один из первых экземпляров, официальный испытательный пробег не проводился, но машина отличная»! Корыто! – рыкнул Миклош, ходя взад и вперед рядом с вставшим автомобилем и дав легкого пинка спустившему колесу. Он остановился и мрачным взглядом окинул подчиненных. – Ну, чего встали? Займитесь делом, или мы проторчим тут до самого восхода!
Сунув руки в карманы пиджака, Миклош отошел от автомобиля и нахохлился. Солдаты вывалили из машин и рассредоточились по окрестностям, пока кто-то из новообращенных возился с машиной. Не увидев ничего интересного, Миклош подошел, чтобы посмотреть – и почти сразу услышал, как новообращенный бурчит себе под нос что-то вроде «И залпы бешеных орудий» и «проводят нас», все целиком нахттотер не расслышал. Идеальный музыкальный слух, впрочем, подсказал, что ему уже приходилось слышать эту незатейливую и грубоватую мелодию – кажется, новый, современный фольклор. Пребывающий в дурном расположении духа господин Бальза уже хотел было оборвать молодого тхорнисха, но тот замолчал сам и замер, как будто прислушиваясь.
Либо Миклошу показалось, либо он тоже услышал в ночной тишине приглушенный расстоянием крик.
– Что там? – злобно рявкнул ночной рыцарь, ткнув пальцем в ту сторону, откуда доносился крик, когда через несколько секунд вернулась часть солдат, уходивших проверить окрестности.
– Кладбище, нахттотер. Прикажите осмотреть?
Миклош помолчал, пожевав нижнюю губу.
– Нет. Йохан! Прикроешь мне спину. Хоть какое-то развлечение. А вы – пошевеливайтесь тут.
Кладбища нахттотера не пугали: он не был подвержен глупым суевериям овец и страха перед погостами не испытывал. Мертвецы есть мертвецы, и если рядом нет кадаверциана, то гулять они не пойдут, и уж в чем нахттотер был уверен полностью, так это в том, что ни один мертвец ему не гадил так, как гадили его «дорогие» кровные братья. Могилы были унылыми и тусклыми – никакого сравнения со старыми кладбищами Праги, Вены или Парижа. Осторожно ступая по узкой протоптанной тропинке, Миклош прислушивался и обшаривал камни и кусты колючим взглядом.
Кстати о кадаверцианах. Почувствовав вспышки магии, Миклош нахмурился и пошел еще осторожнее.
Когда он все-таки нашел двоих своих солдат, те лежали между могилами в слегка… непрезентабельном виде. Миклош назвал бы его «пожеванным», но назвать не успел, потому что рядом с телами стояла беловолосая женщина, в которой нахттотер признал прекрасную Дону Кадаверциан: некроманты были наперечет, и запомнить каждого в лицо не составляло труда. Сопровождал ее… некто, видимо, кто-то из некротических слуг, которых так любили кадаверцианы – в темноте сверкнули желтые глаза.
– И что сие означает? – растянув губы в улыбке, спросил Миклош, движением руки предостерегая Йохана от поспешных поступков и слов.
Вряд ли кадаверцианы решили объявить ему войну и начать ее с пары бесполезных молодых солдат.

Отредактировано Миклош Бальза (31.01.18 01:24:59)

Если бы кто-то сказал ему, что клан Кадаверциан решил напасть на клан Нахтцеррет, Миклош расхохотался бы ему в лицо, а потом, буде эта презабавная особь из его собственного клана, приказал бы выбросить идиота на солнце, чтобы не портить кровь. С момента, когда некроманты испоганили его любимую Прагу, устроив Лудэру кровавую баню, клан Кадаверциан притих и больше старался не разбрасываться своей магией, хотя один только Вольфгер по-прежнему представлял из себя серьезную силу. Он, конечно, недолюбливал Нахтцеррет, но не настолько, нет, и потому Миклош совершенно не верил в глупую теорию о том, что это было спланированное нападение – да и что это за заклинание, так основательно пожевавшее мертвого солдата? Чушь. А вот в чем здесь дело, он бы все-таки узнал, как и то, чему или кому он обязан потерей двух солдат.
– Полагаю, Дона, хотя гораздо проще было бы признать его, будь он чуточку более целым, – разве что не мурлыча, улыбнулся Миклош, впрочем, несмотря на все свои соображения, продолжая обшаривать фигуру Доны и молчаливое существо рядом с ней холодным и настороженным взглядом.
После короткой паузы он приблизился сначала к более целому телу, а затем – к тому, над которым склонилась кадаверциан, не наклоняясь, но все же рассматривая его с интересом и одновременно долей брезгливости. Проявления чужой магии не вызывали у него такой приязни, как результаты собственной.
– О да, – почти обрадованным и иронично-жизнерадостным голосом провозгласил господин Бальза. – Это определенно один из сопровождавших меня новообращенных.
По правде говоря, ему хотелось пройтись по тому, что делает кадаверцианская магия или же кадаверцианские зверушки с телами, но на какое-то время Миклош решил приберечь эти слова и послушать объяснения. Объяснения его тоже не слишком удовлетворили. Когда слова Доны повисли в воздухе, нахттотер еще какое-то время молчал, прищурившись и глядя на нее, не забывая, впрочем, краем глаза следить за слугой некроманта – кто их знает, может, и этому существу вдруг захочется полакомиться свежей плотью. Создания, к помощи которых прибегал клан Кадаверциан, всегда вызывали у ночного рыцаря любопытство пополам с недоверием. Твари же из мира Кадаверциан, не подчинявшиеся даже колдунам, не вызывали ничего, кроме омерзения, что Миклош продемонстрировал, поморщившись и сжав губы. Это выражение лица живо сменилось на демонстрационно-вежливое.
– Видите ли, я подумал, что мои дорогие кровные родственники слишком заскучали без меня на Совете, – Бальза ухмыльнулся, вкладывая в эту ухмылку и то, что он думал о кровных родственниках, и что он думал о Совете. – К тому же я завершил все интересовавшие меня дела, так что пора вернуться.
Душу нахттотера и по сей день грело его воображение, живо рисовавшее ему лицо Фелиции, возмущенной тем, что клан Нахтцеррет не пошел ей навстречу и вообще не появился, когда она хотела объединить всех перед лицом опасности – что она хотела на этот раз? Остановить войну? Примирить власти овец? У клана Нахтцеррет в годы войн существует немало других, более полезных, занятий.
– Вам требуется какая-нибудь помощь, Дона? – небрежно спросил Миклош: им двигало любопытство, шептавшее, что это такая прекрасная возможность понаблюдать за магией кадаверцианов. Не то чтобы ему было мало этой магии в Праге, но всегда полезно узнать что-то новое. – Так или иначе, я вынужден задержаться неподалеку на…
Миклош замолчал, прислушиваясь.
– Я не Мастер Смерти и могу ошибаться, но это не ваш… ходячий рой стрекочет где-то в той стороне? – он ткнул пальцем вправо от себя.

Было бы неплохо и правда узнать что-нибудь новое о магии Кадаверциан. И совсем прекрасно было бы после прогулки по этой грязи остаться в чистом костюме, иначе останется только наорать на Йохана, потому что других подходящих кандидатур в зоне досягаемости не наблюдалось. Орать на Дону – глупо, она сама явно горит желанием отговорить его от затеи полюбоваться кладбищем. Впрочем, «любоваться» применительно к этому, с позволения сказать, кладбищу – это очень громко сказано. Орать на ее слугу – глупо вдвойне, потому что он даже не живой и не оценит всей глубины трагичности случившегося. Остается только Йохан.
– О, спасибо за заботу, Дона, – ночной рыцарь улыбнулся с особенной сладостью: кому не будет приятно, когда красивая женщина-кадаверциан пытается проявить заботу? – Не переживайте, если это не Темный Охотник, то, полагаю, я буду в силах себя… защитить. К тому же я далеко не каждому предлагаю свою помощь – кто знает, не окажется ли она нелишней.
На взгляд некромантского слуги нахттотер ответил собственным, посмотрев в желтые глаза с любопытством, которое могли бы посчитать наглым, если бы можно было назвать господина Бальзу таковым – он же скорее прекрасно сознавал собственные способности и их границы. Он не торопился идти следом за Доной: собственным образованием надо заниматься обстоятельно. Миклош, поддернув брюки, присел на корточки рядом с пожеванным телом новообращенного, рассматривая его на тот случай, если в будущем придется снова столкнуться с подобными существами, а затем, встав, ткнул в труп пальцем:
– Стоило бы приказать тебе принести его к машине, чтобы показать остальным недоумкам, что случается с нерасторопными блаутзаугерами, но не хочу, чтобы потом от тебя несло. И не вляпайся ботинками к грязь!
– Уничтожить его, нахттотер?
Тхорнисхам таскать за собой тела ни к чему: по мнению Миклоша, истовая забота о мертвом теле погибшего сородича была излишней, потому что в теле более не было ничего, что ценилось в его обладателе при жизни – одна пустая оболочка, а оболочку не волнует, что с ней происходит. Миклош в задумчивости сунул руки в карманы пиджака.
– Нет. Может, пресловутый рой в первую очередь заинтересуется добычей, которая не убегает и не кусается.
Бросив последний равнодушный взгляд на тела, Миклош быстрым шагом направился в ту сторону, где ему послышалось жужжание, и куда ушла Дона. Ее слуга пошел им навстречу, и Бальза проводил его очередным любопытным взглядом. Он не сразу различил или, вернее будет сказать, опознал то, что здесь представляло реальную угрозу – только когда уловил магию кадаверциан, а его глаз заметил движение тени, вызванное отнюдь не игрой света. Миклош вскинул брови, мысленно признав, что, пожалуй, появление этого создания стало бы для него неприятным сюрпризом, если бы Дона не обратила на него внимание своей магией. Как говорят люди, век живи – век учись. Бальза никогда не бросал учиться и, возможно, потому был до сих пор жив. Стоило ему сделать первый шаг по направлению к твари, чтобы последовать за Доной дальше, и Йохан сразу встрепенулся:
– Нахттотер, я не думаю, что…
– Думаю здесь я, – отрезал Миклош. – Боишься – пройди первый. Или останься здесь. Смею предположить, что если ты не начнешь тыкать в эту тварь своим любимым мечом, она тебя пропустит. И как ты думаешь, где безопаснее на кладбище, которое кишит кадаверцианскими зверушками: рядом с кадаверцианом или вдали от него?
А если ученик будет пререкаться еще, то Бальза может и не успеть пройти: на то, что заклинание Доны приморозило тварь на веки вечные, он надежд не питал. Миклош прибавил шагу, слыша за спиной как всегда недовольное пыхтение Йохана, мечтавшего, не иначе, выговорить ему, как неразумно он себя ведет. Мерзкая тварь дернулась, но не цапнула ни его, ни ученика. Нахттотеру, несмотря на его беззаботный вид, очень хотелось выплести «Молот гниения», но он не без оснований опасался, что чуждая существу магия может подействовать на него как хлыст на дикое животное – разумеется, велика вероятность под действием заклинания кадаверциан тварь даже не пошевелится, но ведь всегда остается мизерная вероятность обратного?
– Закономерный вопрос, Дона, – прищурившись, спросил Миклош, поравнявшись с кадаверциан. – Как долго простоит… полагаю, улей, и что будет, когда он снимется с места?

В ответ на ее улыбку Миклош осклабился, блеснув в темноте клыками, а его глаза кровожадно загорелись. Возможно, в другое время и в другом месте ему было бы очень интересно сыграть с Доной в эту игру, финалом которой может стать смерть, сколь потешно это ни звучало бы в случае с кадаверцианами. Но – не сейчас. Он не имел ничего против Доны, хотя, разумеется, никогда не относился к кадаверцианам с такой фанатичной любовью, с какой на них смотрела дура Хранья. Но и просто промолчать в ответ на такие, даже чисто гипотетические предложения, он не мог.
– Никогда не горел желанием проводить на себе подобные опыты, – небрежно произнес нахттотер, наблюдая за некромантом с легким прищуром – ничего агрессивного в его взгляде не было, сплошное любопытство, и даже почти добродушное, насколько ночной рыцарь вообще мог выглядеть добродушным. Но Дона, которая наверняка обладала достаточным умом, должна была понять это предупреждение.
Пока он не жалел, что остался, а не ушел измерять шагами разбитую дорогу рядом с автомобилем. У господина Бальзы даже глаза загорелись, когда он увидел превращение пустой оболочки, недавно принадлежавшей его подчиненному, в… вилаха? Он мог ошибаться в терминологии. Сам он назвал бы это анимированным трупом, но Миклош не ожидал, что кто-либо поймет его поэтических сравнений, к тому же привязанных к названию клана – скорее найдут в этом нечто оскорбительное. Проводив бодро бегущий труп взглядом, Миклош, ни к кому в сущности не обращаясь и не нуждаясь в том, чтобы кто-то его слушал, изрек:
– Кажется, после смерти он не слишком изменился.
Все элементарно: если новообращенный дал так глупо себя убить, то умом он не отличался. Миклош вытащил руки из карманов, разминая и согревая пальцы – он с нарастающим интересом ждал дальнейшего развития событий. И дождался. Повинуясь движению Доны, он покорно, аки агнец, вместе с Йоханом убрался под прикрытие надгробия: первым проверять на себе возможности улья, или что там это было, ему совершенно не улыбалось – все же ночной рыцарь был любознательным, а не сумасшедшим. Улей оказался мерзким – пожалуй, подумал Миклош, даже Садовники рядом с этой дрянью казались обаятельными и очаровательными. Слыша приближение второго улья и стараясь не терять времени, нахттотер быстро и четко указал Йохану на себя, на первый улей, так увлекшийся трупом, на самого ландскнехта и провел раскрытой ладонью над правой рукой, приказывая Йохану прикрывать его. Прежде Миклошу не приходилось работать с Доной, и он не знал, чего от нее ждать, поэтому не слишком хотел ни подставлять собственную спину, ни ученика. В этом шуме не было возможности докричаться до нее, и неизвестно, поймет ли она сразу условные знаки. Миклош постучал сжатым кулаком в воздухе, указывая Йохану на первый улей. Он едва успел, прежде чем вспыхнуло зеленое кадаверцианское пламя, и полчища летучих тварей устремились на них. Йохан выбросил «Бледный тлен», закрыв себя и Миклоша от первой волны – впрочем, нескольким тварям удалось пробиться за щит, и Бальза швырнул в них «Волной Танатоса». Увернулся от хищных жвал, отправил в улей «Молот гниения», щелкнув дымчатым кнутом, сбил нескольких летучих тварей, пикировавших на Йохана со спины и рассыпавшихся прахом прежде, чем они достигли земли. Ему почти нравилось происходящее. На лице нахттотера застыл кровожадный оскал. «Волна Танатоса» снова пронеслась навстречу жадному скопу жаложилов, и Миклош, подобравшись чуть ближе к улью, набросил на него «Паутину тлена». Йохан любимым мечом развалил на две половинки очередного жаложила, раздавил подползавшего к его ноге и отправил «Череп забвения», прикрывая нахттотера.
Бальзе был особенно интересен этот улей. Он даже начал прикидывать, нельзя ли как-то обратить его особенности себе на пользу.

Интересно было бы знать: если, разумеется, со всеми предосторожностями, поместить такой улей где-нибудь неподалеку от Лунной крепости, чтобы пожелавший забраться в резиденцию клана наткнулся на эту прелесть, не будет ли от этого больше проблем, чем толку? Нахттотер не мог не замечать определенных неудобств, которые доставляла кадаверцианская мерзость, в некотором роде она даже вызывала у него определенный сорт восхищения – не как достойный противник, но как что-то, способное стать помехой на пути. Но с другой стороны, Миклош подозревал, что существование на территории Лунной крепости улья создаст гораздо больше головной боли и будет регулярно зачищать самых тупых блаутзаугеров, которым не хватает мозгов даже на то, чтобы не соваться туда, куда им запрещено соваться. Блаутзаугеров Миклошу жалко не было: это был естественный отбор в действии, и все же до сих пор жизнь справлялась с тупицами, затесавшимися в клан, и без участия кадаверцианской пакости.
За Доной он не присматривал – так, поглядывал время от времени, чтобы в случае чего не упустить момент, когда она упадет. Это было бы огромным невезением и такой же огромной глупостью для кадаверциан ее возраста, но Миклош за свою жизнь повидал всякое. Подсмотрев, как улей, за который взялась Дона, заверещал, приблизившись к зеленому пламени, нахттотер гадко ухмыльнулся и ударил по «своему» улью «Клещами скарабея», снесшими создание с места и впечатавшими его в стену пламени. Хотелось бы посмотреть, что случится, если подержать его так еще немного, но, чтобы сохранять концентрацию и держать улей на месте, требовалась более спокойная обстановка, а мерзкие летающие твари явно не желали ждать, когда он покончит с их ульем. Миклош отскочил, почти завертевшись волчком, не успевая сплести заклинание и предпочитая увернуться, нежели состязаться с пикирующими на него жаложилами в скорости. Костюм в который раз за то время, что длилась схватка, осыпало прахом и трухой, оставшейся от проклятых тварей, и нахттотер злобно зарычал: времени не было даже на то, чтобы стряхнуть это с себя – руки были заняты. Прокатилась одна «Волна Танатоса», затем другая, он бросил перед Йоханом «Бледный тлен», давая ландскнехту время добить и раздавить нескольких помятых, но еще живых и ползающих в траве тварей. Услышал Дону и кивнул, показывая, что понял, так, что растрепавшиеся волосы ударили по лицу.
И что, опять же, если ему самому понадобится по какой-то причине оказаться именно в той части, где находится улей? Скакать вокруг него, пока тот не рассыплется в прах? В собственном доме? И, конечно, не стоит забывать о том, что причудливая тварь была родом из кадаверцианского мира. Миклош сам, совсем недавно, видел, как Дона спокойно прошла мимо улья.
Бой увлекал, но не заставлял забыться. Улей дымился и шипел под оставшимися от «паутины» клочьями. Скалящийся Миклош скакал вокруг него, уворачиваясь от ударов и хлеща по тому месту, которое могло считаться шеей создания, дымчатым кнутом. Каждый удар подрубал основание «шеи», и после шестого (три и три – два неплохих числа) нахтриттер ударил «Молотом гниения» снизу вверх, под клюв твари. Тот задрался вверх, и на этот раз заклинание все же проникло под иссеченный панцирь и сорвало начавшую осыпаться голову. Вместо триумфа, впрочем, Миклошу достался не слишком изящный пируэт, причиной которого была спираль, которой Дона окружила его и Йохана – если бы нахттотер несколькими минутами раньше не видел, как она закрывается этим заклинанием от жаложилов, то подумал бы, что это такая дурацкая попытка прикончить его, пока его внимание отвлечено ульем. Так или иначе, соприкасаться со спиралью вряд ли будет удачной идеей. Миклош накрыл нескольких жаложилов «Паутиной тлена», сжавшейся вместе с ними в шипящий клубок и упавшей куда-то к улью, и дымчатым кнутом принялся прицельно сбивать докучливых летунов, предоставляя Йохану возможность разбрасываться новыми «Черепами забвения» и махать мечом. Костюм был безнадежно испорчен, в этом не оставалось никаких сомнений. Бальза с неожиданным отвращением подумал о своей недавней мысли о том, нельзя ли как-то использовать эту пакость на благо себе и клану.

Миклош медленно и размеренно втянул воздух носом, потому что нахттотеру непозволительно пыхтеть, особенно на глазах у представителей других кланов. Это какой-то ландскнехт может разразиться фырканьем и сопением, потому что его сложившемуся имиджу это не вредит. Еще раз критически осмотрев поверженный улей, Миклош перевел взгляд на кадаверциан, теперь рассматривая ее с большим вниманием. С любопытством и, пожалуй, с долей симпатии: во-первых, Дона была блондинкой, а во-вторых, показала себя просто прекрасно – ночной рыцарь с удовольствием сохранит этот образ, так импонирующий эстетике и духу Нахтцеррет, в своей памяти. Слегка поклонился, прижав руку к груди.
– Польщен, что мне удалось вас впечатлить, – губы нахттотера дрогнули в улыбке. Впрочем, сказанное им не отменяло того, что похвала была ему приятно. Похвала приятна кому угодно, даже последней собаке – или вшивому вриколакосу, выгрызающему блох из задницы под кустом. – С вами приятно… – ему понадобилась короткая пауза, чтобы подобрать слово, – работать, Дона. Было весьма познавательно.
Наверняка у сопящего за правым плечом Йохана было свое мнение насчет того, что было познавательно, а что нет, но Миклош его не спрашивал. Сам он немало почерпнул из этой встречи с существами из кадаверцианского мира – о самих существах, и о магии кадаверциан, в некотором роде, тоже. Костюм был изгажен так, что теперь с ним можно было сделать только одно – сжечь. Миклош с отвращением стряхнул с лацканов прах, тряхнул головой и провел рукой по растрепанным волосам, внутренне содрогаясь от одной мысли о том, сколько грязи было сейчас на нем. Склеенные бриолином неряшливые пряди волос раздражали едва ли не больше всего остального. У Миклоша дернулся мускул на щеке, когда он, тряхнув головой, попытался пригладить волосы. Но оно по-прежнему того стоило. Стоило до тех самых пор, когда на кадаверцианского слугу рухнуло что-то крупное и тяжелое, присовокупив его останки к останкам других тварей, покрывавшим землю. Бальза без какого бы то ни было изящества и достоинства шарахнулся в сторону, увеличивая расстояние между ним и новым ульем.
– Потрясающе, – скепсис и сарказм в голосе Миклоша, впрочем, вряд ли услышал даже Йохан, и это был редкий случай, когда нахттотера совершенно не беспокоило, слышал его ученик или нет.
В возобновившемся треске магии можно было бы вдоволь посквернословить, если бы у Бальзы была реальная возможность на это отвлечься, к тому же раскрыть рот означало рано или поздно проглотить горстку праха, оставшуюся от очередного жаложила. Он швырнул в новый улей «Паутину тлена», мысленно рыча, жалея драгоценную магию и понимая, что эту махину «Паутина» долго не удержит.
– Йохан! – рявкнул Миклош. – Быстро за подкреплением!
Если не будут реальным подспорьем, то хотя бы отвлекут на себя внимание – а он заодно посмотрит на пару потенциально интересных экземпляров, из которых со временем может выйти толк. Охрана получила приказ оставаться на месте, и неудивительно, что до сих пор их здесь не было: они знали, что происходит, когда нарушаешь приказ. Он набросил на ландскнехта «Бледный тлен», и, когда он рассеялся, Йохан уже был готов закрыться собственным. От твари их отгородил щит Доны, а Миклош начал всерьез подумывать об отступлении – не о бегстве, открывающем спину, а о продуманном отступлении. А эта тварь пусть сидит себе на своем кладбище. Он, в отличие от кадаверцианов, не нес за стрекочущую мерзость никакой ответственности. На пальцах нахттотера заплясала серая молния, набирая силу, и, как только щит Доны исчез, он несколько раз ударил улей «Смехом Исдеса». Новый «Молот гниения» оставил на панцире улья следы, как от хлестнувшей кислоты, зацепив нескольких жаложилов. Ночной рыцарь чувствовал подступавшую злобу, даже бешенство: кадаверцианская дрянь выводила его из себя и заставляла тратить больше, чем он рассчитывал. Заставляла импровизировать, а импровизация всегда более затратна. Он хотел высказать Доне, что думает о ее родственниках и ее мире, из которого приходят такие образины, но никак не находил времени это сделать.

Нахтриттер никогда не был героем. Даже в далекой, необдуманной и порывистой молодости, во время которой многие были совсем не теми, какими их знают теперь. Нет, даже в те времена худощавого и не удавшегося ростом и силой маркомана не тянуло на подвиги. В конце концов, идиотом он не был никогда и, пожалуй, понимал тогда, что ничего хорошего ему подвиги не принесут. А теперь… для господина Бальзы нет ничего ценнее господина Бальзы, а бой с кадаверцианскими сущностями постепенно становился все более затратным, тогда как почерпнуть из этой встречи он уже успел достаточно, и развлечению самое время подойти к концу. Поэтому его не нужно было упрашивать дважды, и даже глядя Вольфгеру в глаза, Миклош сказал бы, что сделал, что мог, всячески поддержал его дорогую ученицу и пытался оказать ей посильную помощь – но не смог, увы, какая жалость и какая потеря. Так иногда бывает. И старому некроманту нечего будет ему предъявить, тем более что Бальза никогда не поверил бы в то, что Вольфгер встанет на защиту тхорнисха хотя бы так же, как он, Миклош, встал на защиту его «птенца». Это так невероятно, что даже не смешно.
Он кивнул, показывая, что понял ее, досадливо смахнул с лица кровь из рассеченной брови и осторожно отошел обратно, туда, откуда пришел, прислушиваясь и надеясь прежде услышать своих подчиненных, а не еще один сюрприз из мира некромантов. Он их и услышал – и они даже почти не ломились к нему через кусты. Йохан, ведущий за собой звено солдат, появился встретился ему на границе кладбища, и Миклош поклялся бы, что увидел на его лице облегчение, если бы только он обратил на это внимание. Отсюда уже не было видно места боя, но зато прекрасно слышно – такой шум, должно быть, слышно далеко отсюда. Нахттотер развернулся на каблуках и, сощурившись, вслушивался, гадая, остаться ли ему здесь еще ненадолго, или махнуть на все рукой и уехать. Он, в конце концов, не нанимался присматривать за смазливыми колдуньями клана Кадаверциан.
– Йохан. Что с машиной?
– Небольшая неисправность. Но до Столицы доедет. Что прикажете? – ландскнехт прекрасно догадывался о причинах, по которым Миклош медлил и в задумчивости теребил рукав испоганенного пиджака.
Яркая зеленая вспышка показала, что Дона все еще жива и, пожалуй, неплохо справляется – ну или что она только что сгорела, как бабочка, прилетевшая на огонь свечи, объятая пламенем в одно мгновение.
– Подождем еще немного. Это любопытно.
Впрочем, если бы кадаверциан уподобилась бабочке, то живучая тварь из ее мира вряд ли устраивала бы такой концерт, что нахттотер с его чутким музыкальным слухом испытал непреодолимое желание прочистить уши. Но он был способен оценить и красоту. Яростное и чарующее зарево, визг боли – наверное, там разыгралась нешуточная борьба. Прекрасное, должно быть, зрелище. Нахттотер, внутренне любуясь картинами, которые предлагало ему воображение, потер пальцем медленно зарастающую бровь. Когда все стихло, он пощелкал пальцами, размышляя.
– Мне нужна кровь.
Мало ли что там осталось. Один из солдат с готовностью и крайне нервным выражением лица протянул ему руку, и нахттотер вгрызся в нее, жадно сглатывая кровь. Оттолкнул руку, достал из нагрудного кармана носовой платок и промокнул губы. Аккуратно стер уголком платка кровь с лица, натекшую из брови. Он попытался еще раз вытряхнуть из волос всевозможный сор, снял пиджак и не глядя бросил его солдату, давшему ему кровь, хотя стоило скорее выбросить изгвазданную тряпку.
– Смотрите в оба.
Он предполагал, что на месте боя найдет остатки улья и мертвую Дону, но всегда лучше проверить, что оставил за спиной. К тому же Вольфгер наверняка будет признателен, если привезти ему тело, а не бросить здесь.
Дона же, к превеликому удивлению нахттотера, была жива. Он несколько раз ударил в ладоши, наградив ее мастерство и жажду к жизни скупыми аплодисментами. Бесподобно. Миклош поворошил носком ботинка то, что осталось от улья, и ленивым жестом указал на Дону.
– Шульц, помоги уважаемой Доне Кадаверциан встать.
После учиненного на кладбище разгрома кадаверциан растеряла всю свою красоту – даже восхитительные волосы мало того, что были перепачканы грязью, так еще и, кажется, потеряли блеск. Нахттотер, сунув руки в карманы брюк, подошел к другой вещи, привлекшей его внимание. Поддернув брюки, присел на корточки, чтобы поближе взглянуть на кучу свежих трупов.
– Как любопытно, – на губах нахттотера мелькнула мягкая улыбка, когда он склонил голову к плечу, вглядываясь в мертвые глаза одного из тел. В нем было не меньше очарования смерти, чем в беловолосой колдунье. Он вежливо осведомился: – Полагаю, это не было частью вашей уборки кладбища?