Нахтриттер был взбешен. Щедро черпая магию, так, что воздух подергивался серой, дрожащей дымкой, он накрывал Хранью заклинаниями, загоняя ее в угол, забивая дымчатым кнутом, выматывая, пока он не вытянет из этой суки всю магию, до последней капли – пришедшего сестре на помощь Конрада Миклош отшвырнул еще несколько минут назад. Нет, это было для них двоих, пока верные ему ночные спасители разбираются с остальными предателями. «Клещи скарабея» сменились «Паутиной тлена». Сломив сопротивление сестры, Миклош на время развеял «Паутину», втащил Хранью в свою спальню и, сплетая заклинания почти на интуитивном уровне, припечатал ее к стене «Паутиной забвения».
– Тобой я еще займусь, – прошипел он, прежде чем выбежать из спальни.
Мстительность и злоба взывали к нему так, что в голове стоял яростный вой: унизить! уничтожить! растоптать! Пинать ее сапогами, пока она не превратится в кусок мяса! Но он не был бы нахттотером, если бы слушался только собственных эмоций, которые и так проявляли себя слишком бурно. Нет, нахттотер Миклош, теперь единственный глава клана Нахтцеррет, прежде всего думал о пользе делу и клану, а не утолении жажды мести. Хранья подождет – или свернет себе шею, пытаясь сбежать от него, и при отсутствии иных вариантов Миклоша устроил бы и такой вариант.
Предательство Храньи стало для него хоть отчасти, но ожидаемым: слишком часто в последние годы они не находили общего языка, а он слишком мало времени уделял ей, мало говорил с ней и уже не пытался смягчать собственное неудовольствие. Он не сделал того, что должен был сделать и теперь расплачивался за это предательством сестры, которой всегда доверял, которую обожал и которую превозносил, несмотря на все их размолвки. Возможно, в глубине души он все же подозревал, что добром их разлад не кончится – потому и выжил. И потому что она всегда была слабее него и не обладала магическим потенциалом, даже сравнимым с его собственным, и впервые Миклош испытал от этого мстительное удовлетворение. Но если предательство Храньи было ожидаемым, то Лазарь… Лицо нахтриттера дрогнуло, когда он в гневе скрипнул зубами. Его собственный «птенец»! Мальчишка, с которым он поделился собственной кровью!
– Нахтриттер! – перед ним появился Септим. – Мы покончили с большинством из них, но несколько мятежников еще остались в круглом зале. Коридоры заблокированы, они не уйдут.
Никто не уйдет от его гнева. Тряхнув светлыми волосами, Миклош решительно направился по коридорам к главному круглому залу.
Его дожидались. Мятежники использовали передышку, собираясь с силами перед боем, который для большинства из них станет последним – и они сами наверняка это понимали. Будь Миклош чуть более благородным, он предложил бы им сдаться, пообещал бы справедливый суд, результатом которого стала бы быстрая и безболезненная казнь – но он не хотел. Хранье он выдавит глаза собственными пальцами, а эти предатели будут визжать от боли и молить о смерти. Мятежники могли окружить себя «Шипами боли», но обе стороны понимали, что это уже ни к чему не приведет, и все что могли теперь сделать сторонники Храньи – это подороже продать свою жизнь и постараться не попасться в руки противникам живыми. Появление Миклоша нарушило недолговечное затишье – он не знал, кто ударил первым, но воздух снова затрещал от магии. Он закрылся «Бледным тленом» от летевшего в него «Черепа забвения», и принялся бить по врагам серой молнией «Смеха Исдеса», который он готовил по пути сюда. Переступил через опутанного «Паутиной тлена» предателя – кажется, Ульриха – и с громким хлопком ударил дымчатым кнутом в спину Бригитте, отшвырнув ее прочь. Бой требовал от него серьезного напряжения сил, но Миклош знал, был уверен, что он победит.
И оказался прав. Когда все закончилось, он коснулся пальцами стены, самыми кончиками, чтобы не показать, насколько устал.
– Сколько осталось в живых?
– Восемнадцать, нахтриттер. И… Хранья.
– Хорошо, – хрипло сказал нахттотер. – В подвалы их. Всех, кроме… а где этот ее восторженный щенок, – он пощелкал пальцами, – Альгерт?
– Его схватили раньше. Привести?
– Нет, обойдемся тем, что есть. Пожалуй… Даная?
Нахттотер усмехнулся, обнажив клыки.

Ему не понадобилось много времени, чтобы закончить с Данаей. На вкус она была не так хороша, как Розалия, и Миклош почти пожалел, что не оставил Розалию, но сейчас было уже поздно. Эта трапеза слегка восстановила его силы, и нахтриттер вернулся к оставленной им Хранье.
– Сестренка, – тихо позвал он. Большим пальцем стер кровь со щеки и слизнул ее. – Сестренка, у меня есть для тебя подарок.
Белокурая голова Данаи с выдавленными глазами покатилась по полу, пачкая его кровью – он бы пожалел об учиненном беспорядке, но сейчас весь дворец надо приводить в порядок, и запачканные полы в спальне – это такая мелочь. А он тем временем думал, что ему делать с Храньей и ее ручными зверушками, которым она задурила голову своей чепухой. Он был весь в крови, но его жажда все еще не была утолена, и Хранья была единственной, кто мог утолить эту жажду. Она не отплатила еще даже за десятую часть своих преступлений, но у них было время, и он заставит ее заплатить за то, что она натворила. Мерзкая тварь, вонзившая нож ему в спину – она заслуживала только смерти, как бы ему ни хотелось пощадить ее, как бы ни хотелось надеяться, что она образумится. О нет, достаточно он надеялся и достаточно медлил.