Ветер трепал полы плаща, запутывая их вокруг ног и распутывая вновь - от нечего делать играя с застывшей фигурой в темных одеждах, стоявшей неподвижно уже более получаса. Маг вглядывался в темноту, без труда различая темные грани старых, осыпавшихся местами камней. Вдаль, насколько хватало взгляда, простиралось широкое поле, густо заросшее кустарником, вереском и сорной травой, в которой скользили местные обитатели, рассекая темный ковер местной растительности и ускользая в дыры в земле. Они чувствовали присутствие гостя и нехотя огибали его фигуру, благоразумно не рискуя вызывать его внимание. Ночь была темной. Луна едва ли угадывалась сквозь плотные, синевато-серые облака, предвещающие скорую грозу. В воздухе пахло мелкими каплями дождя, сыростью земли, травы, старостью этих мест и остатками едва угадываемой магии: древней, стертой временем и поколениями дождей, смывавших память с надгробий. Камни утратили свой первоначальный вид - став не более чем природными валунами, стертыми, крошащимися. Он нашел это место случайно - гуляя без особой цели, среди предгорий и уходя все дальше от человеческого жилья и редких дорог. Скрыться от любопытных глаз людей стало сложнее, чем столетие назад  - страну исчертили вездесущие провода, вышки, дороги, эти их новомодные артерии электрических потоков, башни, отправляющие сигналы в космос, к спутникам - уродливые путы современной цивилизации. Не скрыться. Никому. Некроманту не нравилось это время. Подобные ему безнадежно отстали, остались в прошлом - далеком, понятном им, прошлом. Ему не хватало природы - в ее первозданной красоте, загадочности, дикости, таящей в себе обещание, магию, тайну, историю. Люди везде проложили границы, пунктирами изрезав территории и наклеив таблички с знаками о собственности. Да, им приходилось узнавать новые правила игры и приспосабливаться. Но не хотелось. Они были слишком стары для этого времени, а мир - слишком стар для них. Надгробия принадлежали к его миру - маяки для некроманта, традиционные элементы, обозначающие территорию языческих остатков магии - редкость, архаизм, безнадежные ископаемые. Как и он сам.
Кристоф пошевелился, чувствуя что, однако, продрог на ветру. Прошло не меньше трех часов с начала его прогулки. Франциск давно уже не спрашивал куда идет некромант и когда вернется - между ними установилось вежливое безразличие последних дней.  Повернувшись спиной к полю, где покоились сотни и тысячи тел павших за свои родные края воинов, он зашагал по направлению к деревне, расположившейся на склоне. Шаги его утопали в сырой траве, цепляя комья земли и мелкие камни. На полах плаща давно катались зацепившиеся головки шиповника и сорной травы - он гулял нехожеными местами вот уже которую ночь - безразличный к ходу времени, глубоко погруженный в свои мысли и размышления.
София уехала из Шотландии четыре дня назад, признавшись в своем полном бессилии - ни уговоры, ни просьбы, ни разумные доводы сестры не имели эффекта на де Альбьера. Франциск отослал девушку, когда стало ясно, что ее присутствие лишь накаляет ситуацию и обоих магов, связанных общей работой и вынужденных терпеть это странное сотрудничество по имя общей цели. Кристоф хмуро шагал вниз по склону, чувствуя как за одежду цепляется колючий мелкий кустарник. Ей нечего было здесь делать. Ее помощи он не просил и не принял бы. Редкие письма между ним и Доной были исключительно вежливой перепиской по делу. Ни слова о цели его пребывания в северных территориях Шотландии, ни о сроках его возвращения. Он мучительно  ожидал момента, когда Софи не выдержит и расскажет Доне о том, чем двое безумных некромантов здесь промышляют. Он с тоскливым равнодушием предчувствовал этот неприятный диалог. И получив вести из столицы о клане иллюзий, о совете, о событиях навевавших на мысли о заговоре и грядущей войне,  лишь укоренился в нежелании возвращаться. Сейчас еще было не время для этого.
Он обогнул огни деревни и темным склоном, на котором ночью не пройдет ни один человек, не сорвавшись в пропасть и не разбившись насмерть о скалы, он знакомым путем достиг заброшенного маяка. Ветер здесь был сильнее, со свистом и воем проносился вокруг и ударял в спину, подталкивая к краю скалистых пород. Кристоф подошел к краю, всматриваясь в темную бездну воды внизу - и думая о камнях, которые находились не в Шотландии. Франциск был против этой идеи - спор перешел в тяжелое молчаливое противостояние на неделю.  Кристоф был близок к яростному отчаянию и больше не говорил со стариком на эту тему, но идею эту не оставил. Оставалось разобраться с Донателлой. Написать ей?
Последние дни он думал о ней больше, чем того требовали дела клана. Он прокручивал в уме ее реакцию - как заместителя главы клана, как некроманта, как соратника и сестры - столь яростного возмущения какое выдала бы ему Софи или Ада - он не ожидал. Но вот ледяное неодобрение - вполне. Почему-то ему вспоминался разговор в особняке Вольфгера - хотя в ее словах не было ничего необычного для Доны. Или для него самого. Но почему-то он вспоминал об этом. За полтора месяца он успел выучить север этого края в достаточной мере - с каждой ночью уходя все дальше и ища, ища следы такой неуловимой, ненадежной, простой и одновременно такой тяжелой иллюзии - что это конец. Нет решения, нет выхода. Нет никакого оправдания.
Маяк выл мрачными свистами ветра, проходящего сквозь его старые проржавевшие легкие. Решетка рамы билась, проворачиваясь на старых петлях - остатки ненужного сооружения, изъеденного временем, запустением и разграбленного местными жителями.
Маг усмехнулся. Что бы сказал Вольфгер на его мрачное уединение? Он знал. Он, конечно же, знал.

Он заметил ее присутствие не сразу - порывы ветра принесли шумный клок ночного воздуха, в котором был отголосок магии "гончих" - его клана, его родной магии. Кристоф как то сонно, почти что с безразличным отупением понял кто находится рядом, на территории маяка. Ощущения рождались медленно, с опозданием, словно его опоили горьким отваром или накинули замедляющие движения чары. Только не на тело, а на мысли, на ощущения, на само желание двигаться или анализировать происходящее в настоящем. Усталость последних недель свинцовой цепью лежала у ног, напоминая какая бездонная пропасть отныне лежит у его ног - куда бы он ни ступил. Между ним и его кланом. Между ним и Доной.
Нереальность настоящего неотступно следовала за ним эти ночи - ни короткие разговоры с затворником Франциском, ни разовый, очень наивный оптимизм Софи не имели власти над этим чувством. Кристоф смирился с этим новым в своем существовании фактом, так, как смирился бы со смертельной раной не подлежащей никакой надежде, никакому излечению, раненый в бою солдат. Он уже был мертв.  Маг медленно обернулся по направлению к гостье, которую не приглашал. Он не гадал как она оказалась здесь и не думал зачем она приехала, зачем в такую мрачную непогоду пришла сюда, к нему. Зачем вообще искала его. Де Альбьер мрачно застыл изваянием на фоне пропасти, равнодушно взирая на силуэты знакомых магических проводников и фигуру сестры, виднеющуюся посреди разрушенного остова металла. Он смотрел на нее со спокойствием умирающего от неизлечимой болезни человека, который не видит смысла ни в чем, кроме момента собственной смерти. Равнодушный ко всему, что будет после. Ветер трепал одежду, волосы выбивались из кое как собранного хвоста. Он чувствовал ее ауру - ровную, сильную, привычную ауру некроманта. Она же, наверняка, уже заметила то, что он так тщательно скрывал как постыдную подробность в этой глуши, в обществе слепого приближающегося к безумию мага его клана. Что он - больше не имеет прав на эту магию. Что он - больше не тот, кем был. Что он все равно что мертв. Зря она приехала.
Глаза его были непривычно черными - пустыми. Ни следа прежней магии во всем облике, ни грамма прежнего очарования смерти. Мрачность его настроения, сплошная стена ярости, скатанной в пласты отчаяния уже не трогали его сердце. Какие то две недели назад он еще пытался это изменить, яростно доказывая Франциску, что еще не поздно. Сегодня же, потихоньку теряя чувство времени, реальности, смиряясь со своей ролью, он отмирал начиная с ощущений. Разум, мысли, ответственность еще оставались последними выжившими на этом пепелище. Ненадолго.

Я дам тебе имя  -
Вот важнейший прием колдовства.
Как ты хочешь, чтоб я тебя звал?
Как ты хочешь, чтоб мир тебя знал?

В темноте ее лица почти не было видно - знакомая фигура, закутанная в одежду, приблизилась к нему, попутно растворяя гончих в которых уже не было нужды. Каким то далеким глухим ощущением Крис отметил, что ее ищейки отнеслись к нему настороженно. В первый раз. Улыбка не тронула его губ. Ирония к ситуации покинула его много раньше. Ни привычные заклинания, ни призыв духов и сущностей - не работали как нужно. Никаких привычных бетайлайсов, охотника, магии управления мертвой плотью... Ничего. Пустота. Сопротивляющаяся пустота. Он больше не принадлежал к миру Смерти. Он был один. Где то в глубине души все еще выло чувство тоски и беспомощная паника - перед фактом, который случился сам собой. Который был планомерно подстроен, являясь частью бОльшего плана. Он мог бы сражаться с могильной гнилью, со смертью родных братьев и сестер, с явным, понятным врагом, со временем - но не с этим. Не с ощущением бессильной злобы и мыслью, что выбрали за него. С этим он не мог и не умел сражаться.
Он смотрел на Дону, не отмечая ни ее улыбку, ни ее облегчение во взгляде - ничего из этого он не видел. Глухое безразличие укоренилось в нем и прорастало эти ночи - длинные, наполненные неудачами ночи, в которых никакое сопротивление с его стороны - ничего не меняло. Мир Кадаверциан был глух к его магии. Магии Лудэр не сохранилось как таковой. Он был одинок, бесполезен и не вписывался ни в одно из понятий природы. Он был предателем, который не мог до конца этого осознать и принять. Он ненавидел себя и ту сущность, которая отрезала его от привычной жизни. И этой глухой чернильной ненавистью полыхала его душа - с момента приезда в Шотландию, с момента, когда Франциск рассказал ему про тайник, про манускрипты, про Прагу и то, что Вольфгер передал ему, слепому, но верному клану, магу на хранение. Если бы Кристоф обладал магией - он бы убил Франциска уже за это. Но старика спасало положение вещей, при котором бывший наемник, едва ли не ставший следующим мэтром клана - не мог воспользоваться своей сущностью. Он был заперт. Он был заперт наедине с собой и своей ненавистью. И лишь отголоски этой ненависти и ярости разъедавшие его долгими прогулками по ночам - еще и были хоть какой-то активностью в его жизни. Он представлялся себе разлагающимся, зажимо гниющим трупом - и когда Дона приблизилась, он ожидал, что она отшатнется и молча уйдет. Каким то своим существом он желал этого. Чтобы она испугалась, возненавидела его, избавив их обоих от этого разговора. Он смотрел на нее, вспоминая что в мире есть слова, которые необходимо произнести. Почему то ему казалось, что это их последняя встреча. Такая несуразная, внезапная для него, но последняя.
- Это и впрямь так: ты возродил магию Лудэр, - мистрисс он слышал хорошо, несмотря на завывания ветра вокруг и грохот воды внизу, в скалах. Он мог бы просто читать по губам слова, но ему было приятно на нее смотреть. Пожалуй, первое приятное ощущение в эти мрачные дни. Слова вызвали в нем глухой рокот сопротивления - в груди острыми шипами роились слова о том, что нет, ты не права. Это не мой выбор. Но он вспомнил разговор с Софи - жестокий, достаточно грубый разговор - в котором не было места ни правде, ни компромиссам. Он сделал милую травницу послом черных вестей в столицу - да, расстроив ее, но и создав красивую легенду, которая поддержит чувство ненависти к отступнику во всех. Он желал их ненависти как оправдания себе - за собственную глупость, как отпущение его скорого греха. Скажи он сейчас Доне, что уважаемый Вольфгер укрыл в этих землях последнюю тварь ненавистного клана - это не изменило бы ничего. Скажи он, что искал это чтобы убить - раз и навсегда, закончить эту бессмысленную изъеденную червями времени заразу с их клановой памяти - что это изменило бы? Ветер трепал ее волосы, бросая тонкие пряди на лицо - он вдруг с тоской и грустью понял, что скучал по ней. И что не хочет стать ее вторым "вечным покойником". Владислава уже было достаточно.
- Ты..не хотел, чтобы за тобой шли. Могу я хотя бы узнать, зачем тебе понадобились заклинатели?
Он помнил ее слова тогда, в особняке ее учителя - о нейтралитете, о невмешательстве в "большую политику" кланов. Он понимал ее и сам не желал бы выходить из тени. Всеми силами он старался оставить клан в тени, лишь изредка позволяя себе былые порывы благородства и человеколюбия - как с Дарэлом и Лорианом. В игре которую начал клан Иллюзий, в игре, в которую его втянула Рогнеда с амулетом, которая продолжилась вопросами и ответами Франциска - он проиграл. Глупо, поспешно, как ребенок. Непогрешимость и уверенность в себе - вот что его подвело. Смерть... Он совсем забыл о ее предостережении, о намеках, о том, что нельзя уничтожить тень не уничтожив источник этой тени... Как же он ошибся. И знала бы Дона, как он раскаивается в этой ошибке. Он взял протянутую ладонь вилиссы в свою, накрывая второй ладонью и проводя пальцем по коже, рассматривая ее пальцы - вспоминая ощущение зеленоватого свечения на пальцах. Он больше не был для нее ни защитой, ни родной стихией. Чужой, странный, мертвый. Он думал о Праге. О том, что охраняет ее и как правильно будет закончить это там.
- Чтобы покончить с ними, - устало, глухо произнес он, преодолевая сопротивление собственного нежелания что-либо говорить.

С запоздалым удивлением он почувствовал как она сжала его ладони - нет, даже больше того, вцепилась в него словно боялась его исчезновения прямо сейчас, не сходя с места - растворения в пыль, прах, ничто -  в этом мрачном месте, подхваченный тревожным промозглым ветром. Оба они сейчас не знали что делать друг с другом - имели ли смысл любые слова, произнесенные здесь и сейчас? Он никогда не видел ее такой... растерянной. Такой хрупкой. Сколько он знал Дону - у мистрисс всегда был план, которому она могла следовать, убежденная в его единственной, наилучшей правильности. Сейчас плана не было, да и не могло быть. Сейчас она примирялась с тем, чему не поверила еще будучи в особняке, еще в разговоре с добросердечной Софи. Он, де Альбьер, почти глава клана Кадаверциан - стал частью враждебной силы Лудэр? Да как такое вообще можно было понять... Ни Софи, ни Дона, ни любой другой некромант его семьи не смог бы принять это на веру, не увидев собственными глазами подтверждения этого немыслимого факта. Крис понимал ее, всех их. Предугадывал их реакцию. Он сам не мог смириться с этим, проведя больше месяца в этой глуши. Его  палачом, надсмотрщиком и нянькой был Франциск, но что толку от мага, который не желает признавать новую магию своей? Кристоф предпочел бы умереть, чем оставить в этой войне хоть часть от ненавистного клана.
- Ты себя погубишь. Как я могу потерять еще и тебя?, - Дона опустила голову, он почувствовал щекотавшие по шее волосы мистрисс  - Как я могу отдать Лудэру , который не застала, то, что мне...всего дороже? Они же мертвы, они стерты в пыль и перемолоты в прах, почему я должна отдавать тебя призракам?!
Ну как ей сказать чтобы она поняла его верно... что он мертв. Что Кристоф де Альбьер, временный глава клана Кадаверциан - мертв. Уже больше месяца назад как.
- Дона, - тихо произнес он, кладя ладонь на ее голову, проводя по волосам, убирая хлеставшие его по глазам тонкие пряди вниз, - Я уже хуже чем мертв - я отравлен. И это нельзя вылечить или устранить. Никакая Витдикта этого не изменит.
В голосе были отвращение и горечь, он медленно, как ребенка, обнял ее. - Прости, что я оставил на тебя клан. Нас осталось так мало, а теперь еще и мой уход. Но так будет лучше. 
Казалось, он ее утешает - слабо, но утешает. Крис не узнавал сам себя - такое бесчувствие владело им, что слова, которые он подбирал и говорил ей - ничем не отзывались в нем. В какой то момент он прикрыл глаза и уперся подбородком в ее светлую макушку - вспоминая как защищал ее в прежние времена, как чему-то учил, изредка наставлял, как наблюдал ее скорбь и медленную агонию после исчезновения Вольфгера - многое было, за эти годы ее жизни в клане. Она была его младшей сестрой - и какой бы самостоятельной и разумной она не была - защищать ее была его обязанность и долг. Он чувствовал себя предателем. Но предателем уже мертвым.
- Ты вернешься домой и объявишь о моей смерти. Это будет тяжело, но это нужно сделать тебе. Я отправляюсь в Прагу на днях. Не хочу выходить на солнце, как обычный Асиман. Я найду Битах и это будет моя дань уважения клану. -  ровно капающие слова, уже давно решенный момент. Это была простая констатация факта. Закончить войну было логично именно так: Битах, созданная некромантами - убивает последнего мага клана Лудэр.

- ...Не смей говорить, что ты мертв...
Кристоф на мгновенье прикрыл глаза, щурясь от ветра и волос Доны, хлеставших по щекам самыми кончиками. Холод пробирал ее, должно быть, как сам ветер, напитанный сыростью и мрачным отчаянием этого разговора. Она была испугана, а страх всегда дает нам два пути - сражаться или бежать. Дона была примером того, кто будет сражаться до последнего шанса на победу. Истинная Кадаверциан. В лучшие годы клана, конечно. Он мрачно слушал ее обвинения, не имея даже сил на них отвечать. Да, он смирился. Да, он видел почти всю войну, в отличие от нее. Да, он помнит гораздо больше причин для ненависти к Лудэру, чем она. Для нее они лишь призраки, герои легенд и давно позабытой сказки, которую он мог бы рассказывать неофитам перед рассветом. Но что толку.
После его самоубийства клан ляжет на ее плечи. Грэг уедет - надолго - не показывая своих истинных чувств и скорбя где то на краю горизонта о его уходе за бутылкой хорошего рома в обществе хорошеньких девочек. Софи и Ада будут грустить - несколько десятков лет, пока эта горечь потери не перейдет в тихую грусть о прошлом. Вив, Сэм... Мальчишки будут скучать по нему, слишком юные, чтобы принять этот его поступок как необходимый. Будут внутренне протестовать. Дона же... Пожалуй, она единственная будет на него зла. Еще очень долго. Каждый раз, когда Миклош или Амир будут едко проходиться на совете полунамеком на его "неожиданный для всех уход". Фелиция будет ликовать. Клан, вероятнее всего, уйдет в тень надолго. Но сама Дона... Кристоф знал о ее симпатии к негоцианту, хотя блондинка и не так часто делилась сведениями из своей повседневной жизни. Рамон, в конце концов, достаточно стар и мудр, чтобы завоевать ее доверие и, кто знает, может и сердце. В эту минуту заинтересованность главы клана Вьесчи была даже слабым утешением. Жизнь будет идти дальше. Как бы больно нам не было - после исчезновения Вольфгера - время не застыло. Застыли они. Как пчелы в янтаре.
Он понимал, что причиняет ей боль. Но другого выхода не было. Он его не видел.
За месяц проведенный здесь, в черт знает какой глуши, он пережил и гнев и торг и отчаяние - не за свою судьбу, а за клан. Его жизнь мало значила для него, он разумно понимал цену своей жизни и цену своей Смерти. Он то - понимал. Сполна.
Сперва он не верил. Приезд его имел целью вынудить Франциска говорить. Правду. Не те сказки, что он обещал рассказывать любому по наказу Вольфгера, а правду. Несколько дней были напряженными, пока Кристоф,  наплевав на свой статус почти мэтра и ответственного за свои действия - чуть не свел хитрого Франциска в могилу. Он приехал злой как черт и без ответов на свои вопросы не покинул бы это место. Впервые за многие столетия он пригрозил смертью своему же брату, да еще и какому - старше его на такую бесконечную часть вечности... Франциск уступил его горячему любопытству. Кристофу понадобилось две ночи, чтобы утихомирить свою кровь, обдумать это и не приковать старика цепями в самом сыром и отдаленном подземелье - от ярости за сокрытие такого секрета - в наказание.
Теперь он стоял перед растерянной юной мистрисс смерти, понимая, что огорошить ее этим знанием он не имеет права, но скрыть это - значит повторить преступление Франциска. Он думал о том, чтобы вынудить убить его кровного - из своего клана. Но никто в семье не равен ему по силе, да и не сможет это сделать, даже по его просьбе. Они, все же, семья. А в семье иногда хотят убить, но редко когда доходит до дела. По-своему, они все же любят друг друга.
К исходу месяца он отослал травницу домой уже уверенный в своем решении. Ни просьбы Франциска обождать и пробудить силу полностью, ни мольбы Софи об отсрочке - не убедили его. Он знал зачем это было сделано и не собирался подыгрывать безумным идеям других киндрэт.
- ...Ты не глава клана, я тебе не подчиняюсь. Все что от меня осталось, все что ты собрал по крупицам, сам же сейчас и растер в мелкую пыль. Если так подумать, мне ведь и возвращаться не за чем, ведь я намеревалась волоком притащить тебя обратно. Я бы снесла все - измену, предательство, будь ты мне чужим или врагом, но мертвым?! Нет!
Голос ее перешел на хриплый полушепот. Де Альбьер  отвел взгляд от ее лица, на котором блестели дорожки от слез. Он смотрел в пустоту  ночного неба - тяжелого, густого, плотного и холодного. Что в ее голове сейчас кроме страха? Понимает ли она, что он - ее враг. Что даже если он останется жить в этой добровольной ссылке - это будет хуже смерти? Это будет бесцельное, полное ненависти и отчаяния самоедство? Что как только хоть один слух достигнет столицы - это будет использовано как часть готовящейся войны? Она - понимает это?
Лицо обращенное к нему было мокрым от слез, бледным от пережитого ужаса надвигающейся трагедии, с изломанной линией губ - закушенной, словно она искала любой, даже самый невероятный способ его остановить. Остановить. А дальше что?
Ей было бы легче его отпустить как предателя? Он задумчиво смотрел на нее, отметая все фразы о грядущей войне, о том как хитро были скрыты остатки магии Лудэра, о том, что на первом же Совете этот вопрос всплывет - и клану некромантам не дадут уйти в тень, их заставят что-то сделать с этим, как то объяснить. Но не это страшило его. Из головы его не шли кусочки этой мозаики - с Иноканоаном, сном о Флоре, тварями, которых Грэг обнаружил в столице, снах его сестрет о собственной смерти, намеках клана Иллюзий о возрождении давно мертвых кланов. Это все было кому - то нужно. И он не простил бы себе участия в этом будучи чьей-то марионеткой.
- Идем, - произнес он, кладя ладонь ей на плечо и закрывая ее собой от порыва ветра, делая шаг по направлению к маяку - откуда оба они пришли на это место, - может Франциск объяснит тебе лучше - о том, что я теперь такое  и как меня лучше убить.
Он старался не смотреть на нее. Ее слезы странным образом растопили что-то в нем - немного, но этого хватило, чтобы он почувствовал себя куда большим предателем, чем до этого. Если бы так плакала Флора - сейчас, стоя здесь, перед ним, он не знал бы что и делать. Трудно найти правильные слова, когда тот, кого ты любишь - плачет.

Он был молчаливым наблюдателем весь разговор - впрочем, едва ли фразы Франциска в адрес Доны можно было назвать полноценным разговором. Вышло как то вяло, отрешенно, констатируя некие истины, которые они оба установили еще многие дни назад. Старик нехотя и обходя вопрос своей клятвы предыдущему главе клана, все же обронил разъясняющие крохи  - о том, что магию Лудэр вычистили во всей Европе, подчищали тайники по миру, многие столетия убивая на то, чтобы вычистить все. И когда казалось бы, они справились, здесь, в глухой части севера Шотландии они нашли последнего уцелевшего мага. Кристоф и Франциск оба уже знали, что Вольфгер нарочно оставил этого беднягу здесь - в заключении, не давая ни умереть, ни жить полноценной жизнью киндрэт. На вопросы галла старик нехотя уклонялся - Крис мог лишь догадываться что сделал Владислав с этим представителем клана Лудэр и что вообще творилось в этом Богами забытом тайнике-темнице. И зачем, Боги объясните, зачем Вольфгер берег эту бомбу замедленного действия столько времени... Но этого Франциск Доне, конечно же, не сообщил. Она узнала, что здесь был последний тайник Лудэра, что Кристоф нашел его, вопреки предосторожностям его хозяина и что итогом стало неприятное событие - инициирование нового мага Лудэр. Передача силы. Перекачивание. Крис прикрыл глаза, слушая эту какую-то дикую фантасмагорию слов, которую до сих пор не мог разрешить себе принять. Чушь какая-то. Он - представитель магии Лудэра. Он. Полуторасотлетний кадаверциан, призывающий тварей из мира мертвых и управляющий ими. Убивший Флору одной из таких тварей. Он, общающийся как с родными с Босхетом, Эшхарой, Шедом и прочими давно привычными представителями их мира. Лудэр. Магия, диаметрально противоположная всему, чем он жил полторы сотни лет. В голове не укладывалось. Попытки призвать привычных помощников были тщетны - мир кадаверциан был глух к его магии. Он чувствовал себя отрезанным от всего - от клана, от своих, от магии, от привычных помощников и собеседников, от своего прошлого - и не видел никакого будущего.
Франциск пробубнил что-то про "предрасположенность в магии", но, слава Богам, Дона этого не заметила и тема была замята Кристоф молча слушал, сложив руки на груди и стоя поодаль, за спиной сидящей Доны. Мистрисс пила подогретую кровь мелкими глотками, слушая старого колдуна. Крис наотрез отказался от ужина и ждал когда рассвет сморит его подобием сна. От еды он отказывался день через день, предпочитая слушать недовольное хмыканье старика, но не давать повода для "обсуждения его потенциала". Он в это не верил.
Когда девушка поднялась и удалилась к себе - колдуны переглянулись - тяжелое, давящее, глухое недопонимание свинцовое тяжестью лежало между ними.
- Не начинай, - произнес Кристоф, предупреждая его вопрос,  - Все решено. Ее приезд ничего не меняет. 
Он устало потянулся и направился в ту темную комнату, где предпочитал пережидать дневное время последние дни. Франциск недовольно проворчал что-то про его "неразумность" и что если бы Вольфгер был здесь... Крис зло остановил тираду тяжелым взглядом человека, который готов к драке и без помощи магии. Голыми руками. На этом разговор и закончился. Франциск удалился к себе - кляня молодость и импульсивность некоторых колдунов.
Молодой и импульсивный колдун удалился в свою темную берлогу - комнату, едва ли когда-нибудь бывшую жилой в полном смысле этого слова. Доне они отдали самую чистую и пригодную для ночевки часть этого убежища. Франциск обитал в дальних закоулках этого не то замка, не то лесничего домика. Кристоф склонялся к мысли, что это часть поместья была домом для слуг или гостевой половиной - слишком простой казалась обстановка. Огромные окна были наглухо заколочены широкими досками  - запах сырого гниения был привычным, даже успокаивающим. В его комнате были остатки какой-то мебели, заботливо укрытые серой и пыльной материей - были ли это портьеры или ковры - колдун, честно сказать, даже не удосужился рассмотреть. Ему хватало огромного кресла у потухшего камина, часть которого осыпалась от времени или от мародерских "поисковых" действий местных. В этом поместье Франциск, по его словам, обитал не так давно - пару столетий. Вид дома извне соответствовал его внутреннему запустению и полнейшему безразличию к комфорту его хозяина. Доне наверняка не понравится такое гостеприимство, но старик не держал у себя помощников, а Кристоф давно уже перестал обращать внимание на обстановку своей временной спальни. В окружении пыли и давно покинутых вещей, он чувствовал себя аутентично - частью этой ненужной никому мебели, которая безнадежна вышла из моды.
Он усмехнулся, прикрывая глаза и откидываясь головой на подголовник кресла.
Предрасположенность к магии Лудэр. Он заминал этот разговор уже сколько... десяток раз? Или больше? Он не понимал упорного желания старика навязать ему этот взгляд на сложившуюся ситуацию: используй то, что Вольфгер приберег. Для чего приберег, черт его бери? Для новой войны? С кем на этот раз? С кем собирался воевать Вольфгер? На кой черт нужно было держать здесь какого то треклятого врага, уничтожая всех остальных... Что за безумие. Боги, ну что это за безумие?
Тишина опустилась на дом, проникнув во все уголки каждой комнаты, застывшей лестницы, мрачного чулана и пыльного закоулка. Крис слушал ее, ощущая себя в коконе этой паутины - как паук, который запутался с своем же собственном произведении. Воспоминания - нити этой паутины - обволакивали, сплетаясь между собой. Он помнил, как впервые спустился с Франциском в тот опустевший колодец - где среди кореньев, выступов камней, остатков галерей и насыпей - он увидел то, что слабо мог бы назвать киндрэт. До какой глубины отчаяния может дойти человек? А кровный? Если Франциск слыл наполовину безумным, сам себе на уме, но то, что он видел тогда - было безумно и пало столь низко, что убить его было бы милостью. Последний маг Лудэра жил едва ли лучше животного - обессиленный, во власти собственного одиночества и больной памяти. Кристоф не знал его имени и не знал его истории - они не встречались. За несколько дней разговоров, он выяснил такие крохи о нем, что достоверно верить его словам не мог. Франциск знал не больше самого узника. Или делал вид, что это так. Частенько Крис ловил себя на том, что готов придушить старого некроманта, чтобы добиться правды. Он не питал жалости к Лудэру - они так долго ненавидели их и уничтожали, что забыли какого это - относиться к ним нейтрально. Неприятное было зрелище - обнаружить на привязи, окруженного магическими оковами кровного, о котором все давным давно позабыли. Один, единственный (Кристоф искренне надеялся, что больше таких "тайников" в мире нет) из своего клана, единственный переживший войну - и он ничего толком не может ни рассказать, ни вспомнить. Бессмысленное существование давно поверженного врага. Его останков.
В смежной комнате прозвучал звук падения или удара - громко. Крис поднял голову и прислушался: старик или Дона? Казалось, что девушка не выходила из комнаты - он точно не слышал скрипа двери, а дверь в ту комнату скрипела протяжно. Темноволосый вернулся в ипровизированную гостиную, где они недавно были. Бокал из которого пила Дона - лежал на полу, с мелкой трещиной на краю ободка. Колдун обвел взглядом пространство. На него взирала темная блестящая в полумраке пара глаз. Кристоф подошел ближе и с улыбкой рассмотрел новоявленного гостя: от острых костей, впившихся в старую обивку мебели до загнутого клюва. Он усмехнулся, впервые за несколько дней почувствовав облегчение от столь незначительного происшествия. Орлан. Вымирающий вид, редкий шотландский местный представитель.
- Ну привет, - тихо произнес он, рассматривая гордый хищный профиль, - Неожиданные гости продолжаются...
Издав типичный для хищных птиц предупреждающий звук, он взирал на некроманта с опаской.
Живые существа не переносили присутствие кадаверциан - они волновались, чувствуя их ауру смерти и с ними было порой сложно договориться. Кристоф с подозрением приблизился к орлану - птица продолжала сидеть на прежнем месте, не подавая признаков тревоги и не защищаясь.
Позади скрипнула дверь из комнаты Доны. Крис повернулся к девушке, показывая ей сидящего на сгибе кисти утреннего гостя. Впившись острыми когтями до выступивших капель крови на коже, редкий залетный гость воззрился на мистрисс.
- Я скучаю по прежнему ощущению, когда живые существа сходили с ума от твоего присутствия. Когда ты понимал кто ты, - с горькой улыбкой произнес он, поглаживая по оперению птицу. Самоиронию в голосе орлан, будто бы, не замечал.